Тут, естественно, напрашивается куча вопросов: что за фильм, утвердили ли Бродского на роль, или завернули на пробах, что случилось с отснятым материалом... У Венцловы есть интереснейшая особенность — может, личная, а, может быть, литературно-культурная. Он когда не помнит каких-то деталей прошлых событий или разговоров, то не пытается их присочинить или восстановить пробелы из общей логики, а просто говорит: я не помню. И додумывать очень настойчиво отказывается. То же случилось и с фильмом, где Бродский играл нациста. Фотографию Венцлова помнил, но никаких подробностей о картине рассказать не мог. Возможно, забыл, а может — и сам Бродский не рассказывал ему деталей.
Фотографий Бродского в немецкой форме сохранилось по меньшей мере две. Одна из них, согласно мемуарам Евгения Рейна, хранится у него в личном собрании, с дарственной надписью Бродского на обороте. Другая за инвентарным номером 208992 глубоко зарыта в Центральном государственном архиве кинофотофонодокументов Санкт-Петербурга, где на сайте за деньги показывают прилежно испохабленную архивистами превьюшку.
Автором снимка, согласно описи госархива, является Александр Иванович Бродский. По всей видимости, имеется в виду не авторство как таковое, а происхождение карточки из фотоархивов отца поэта, поступивших в ЦГАКФФД. Снимал же какой-нибудь фотограф в Одессе, куда Бродский явно ездил на съёмки без отца: у него и у самого была там некоторая сложность с проживанием, как будет рассказано ниже.
Подпись к снимку в государственном архиве гласит:
Иосиф Бродский в форме немецкого офицера периода Второй мировой войны во время пробы на роль в кинофильме В.И.Брашевана по сценарию Г.Поженяна на Центральной киностудии детских и юношеских фильмов им. М.Горького.
В качестве даты указан 1969 год, место съёмки — Одесса.
Тут кое-что правильно, а кое-что напутано. Фильм действительно снимался по сценарию поэта Григория Поженяна, и посвящён был обороне Одессы от нацистов в августе 1941 года, в которой сам сценарист участвовал. В городе есть даже мемориальная доска погибшим защитникам города, с именем Поженяна. Фильм снимался в 1969 году, вышел на экраны в 1971, называется «Поезд в далёкий август». Его можно целиком посмотреть в YouTube, и даже разглядеть там Иосифа Бродского на нескольких общих планах.
Дальше начинаются неточности. Во-первых, фильм снят не на студии Горького, а на Одесской киностудии. Во-вторых, Виктор Брашеван был директором, а не режиссёром этой картины, снятой Вадимом Лысенко. Ну, и Бродский никогда не пробовался там на роль нациста, потому что изначально приглашался для того, чтобы сыграть секретаря одесского горкома партии Гуревича, руководившего подпольем. В тех же воспоминаниях Евгения Рейна о происхождении фото сказано так:
Я получил на память об одесской эпопее Бродского особый презент. Он до сих пор хранится в моем архиве. Это фотография Иосифа в полной форме летчика Люфтваффе времен Второй мировой войны. Видимо, он нашел эту форму среди реквизита на Одесской киностудии. На обороте написано характерным почерком Бродского: “Gott mit Reyn”. Надо добавить только, что это парафраз надписи на пряжках ремней немецких солдат: “Gott mit uns” — “С нами Бог”.
С Люфтваффе Бродского связывают особые отношения: сразу в двух его дорожных очерках, «Путешествии в Стамбул» и «Набережной Неисцелимых», встречаем одну и ту же остроту: что послевоенные застройщики 1960-х и 1970-х годов (которых Бродский именует «архитектурной сволочью») изуродовали исторический облик европейских городов «хуже любого Люфтваффе». Как это иногда случается с Бродским, он тут неточен, причём несправедлив сразу к обеим сторонам, в силу не скрываемых в тексте личных причин.
В Венеции «архитектурной сволочью» он называет мужа графини Мариолины Дории де Дзулиани, который не имел даже самого отдалённого отношения к постройке здания Сбербанка на кампо Манин, приписанного ему Бродским для оправдания собственного желания наставить ему рога. Архитекторов этого жутковатого здания зовут Пьерлуиджи Нерви и Антонио Скаттолин, и ни тот, ни другой никогда не был женат на Мариолине. Что же касается Люфтваффе, то европейских городов, облик которых изуродовали её бомбардировщики, в сущности два: Волгоград и Ковентри. Те жуткие бомбардировки, из-за которых Европа во время Второй мировой войны лишилась многих тысяч своих архитектурных памятников, — на совести британских и американских авиаторов. Немцы, захватывая континентальную Европу, обходились силами наземных войск, и архитектуру берегли с рачительностью её будущих хозяев, в отличие от освобождавших континент союзников, которые, наоборот, не жалели бомб, потому что таким способом экономили свою собственную живую силу. Впрочем, мысль Бродского о варварстве послевоенной застройки западноевропейских городов не становится от этого менее понятной или менее справедливой. В том и состоит великое мастерство поэта, чтобы оставаться и правым, и понятым, даже переврав все существенные детали.
Что же касается фильма, в котором снимался Бродский, то все сцены, где он хорошо виден, были вырезаны и пересняты перед выходом картины в прокат. При этом на всех общих планах создатели картины Бродского в кадре оставили. И для вырезания, и для оставления Бродского на экране существуют два очень убедительных, хоть и взаимоисключающих объяснения.
По «официальной» версии (той, которой придерживаются и создатели картины, и исследователи вопроса), Бродского из фильма вырезали по указанию партийно-цензурного начальства. Причём о риске его попадания под ножницы создатели фильма догадывались заранее, поэтому даже прятали поэта от посторонних глаз на время съёмок, придумали ему легенду «начинающего актёра из Ленинграда», поселили не в общежитии Одесской киностудии, а в мастерской одесского художника Льва Межберга... Но бдительность конторы и цензуры обмануть не удалось: кто-то настучал, и вышло указание вырезать или переснять без Бродского все сцены, где он участвовал. В роли подпольщика Гуревича его заменил актёр Харьковского украинского драмтеатра имени Шевченко Александр Тартышников. Соответственно, решение создателей ленты оставить поэта в кадре на общих планах было их актом саботажа и сопротивления воле тупого начальства.
Вот как об этом рассказывает режиссёр фильма Вадим Лысенко:
Сходство было необычайное. Большой, мощный, плечистый. Мы лишь побрили его наголо и утвердили на роль. Понимали: афишировать, что это «тот самый» опальный Бродский, не следует. Благо, фамилия распространенная, придумали ему «легенду»: студент, выпускник ленинградского театрального института, первая роль в кино. Отсняли практически весь материал с его участием. И вдруг меня вызывают в Киев, в республиканский Комитет кинематографии. «Уничтожить все кадры с участием Бродского, все переснять». Я чуть не плачу: это же сотни метров пленки, актеры разъехались, фильм не успеет к юбилею! Со мной даже не стали разговаривать: «Иначе фильм закроем. А Бродского – немедленно в Ленинград».
А вот как вспоминает о переделке фильма его оператор Леонид Бурлака (которого мы помним по «Месту встречи» той же киностудии):
Мы посоветовались с Вадимом и решили обмануть начальство. Все переснять было невозможно. Актера мы нашли похожего уже на Бродского и пересняли только крупные планы, где Бродский на экране один. А в групповых сценах, где он лишь мелькает, виден в профиль, решили тайно оставить кадры с Бродским.
Но у Евгения Рейна, в уже упоминавшихся воспоминаниях, рассказывается история прямо противоположного свойства, романтическая.
Для вящего сходства с Гуревичем Бродскому приходилось примерно раз в две недели брить голову. Поначалу он исправно появлялся в студийной парикмахерской, но так как “негоже человеку быть едину”, то у Иосифа довольно скоро появилась некая милая одесситка, и, видимо, бритый и блистающий череп Бродского пришелся ей не по душе. И тогда Иосиф заявил режиссуре фильма протест. Хватит, больше он брить голову не станет. И надо сказать, первоначально администрация пошла ему навстречу. Для Иосифа сделали так называемый “лысый парик”. Но когда отснятые кадры просмотрели на студийном экране, то ужаснулись: парик не подогнали как следует, и он сидел на голове Бродского как-то криво, чуть ли не сползал. В общем, сцену надо было переснимать. Делать новый парик было бессмысленно, но съемки остановить было невозможно, судьба целого фильма уперлась в обросшую свежим ежиком голову Бродского.
В это время на съемки приехал Поженян. Ему пришлось, что называется, поставить вопрос перед Бродским ребром. Надо заметить, что характер у Поженяна довольно крутой, да и ситуация требовала немедленного разрешения.
— Ты будешь брить голову? — ясно и просто спросил Поженян.
— Нет, больше не буду, — столь же просто и ясно ответил Бродский.
Поженян тут же снял трубку телефона, набрал номер кабинета Мака и сказал: “Я увольняю Бродского с картины. Найди в три дня замену”. Маку повезло, как раз в это время на студии снимался тот самый товстоноговский актер. А Бродский на другой день после разговора с Поженяном отбыл в Ленинград.
Соответственно, по версии Рейна, решение оставить Бродского на общих планах связано было не с цензурой, а с банальным нежеланием возиться.
Самое забавное — и тут ещё раз земной поклон Томасу Венцлове, который отказывается присочинять, если чего-то не может вспомнить — что довольно серьёзно ошибаются в существенных деталях истории оба процитированных мною источника: и журналист Евгений Голубовский, расследовавший историю с запретом в Одессе, и Евгений Рейн, который свою романтическую версию рассказывает со слов Леонида Мака, второго режиссёра картины. Причём ошибки у обоих совершенно критичные для достоверности рассказа.
Голубовский пишет о личной встрече с Бродским в «один из холодных мартовских дней» 1971 года, в тот самый из них, роковой, когда поэта вычеркнули из фильма и выслали из Одессы. В подтверждение своего рассказа он приписывает режиссёру Лысенко фразу о том, что отослать Бродского в Ленинград от него потребовали власти.
На самом деле, в 1971 году фильм уже вышел на экраны, а Бродский в нём и начал, и перестал сниматься в 1969 году. И такая деталь, как указание о высылке поэта в Ленинград, которое режиссёру даёт его киношно-цензурное начальство, очень удивительна. Какое дело киноцензуре, где тусит безработный Бродский — в Питере или в Одессе?! Если этот вопрос волновал КГБ, одесское или питерское, то оно бы нашло способ решить его и без режиссёра, и вне контекста правки фильма. А то стихотворение «У памятника Пушкину в Одессе», которое, по мнению Голубовского, навеяно гонениями на поэта, написано не поздней 1970 года — возможно, и в 1969, по горячим следам.
Что касается версии Рейна, то обе её уязвимости читатель мог понять из предшествующего повествования. Во-первых, «товстоноговский актёр», о котором Рейн пишет, что он «тоже ленинградец», до 1974 года играл в украинском театре в Харькове, а затем переехал в Котлас. Это недалеко, конечно, от Питера, но точно не БДТ. Во-вторых, как бы крут ни был нрав фронтовика Поженяна, пересказанная сцена его звонка Леониду Маку довольно удивительна с учётом должностной структуры съёмочной группы. Сценарист в порыве гнева звонит помрежу и велит актёра уволить, а все сцены с его участием переснять? Всё это без ведома режиссёра картины, и за его спиной? И всё это из-за того, что на ёжике Бродского плохо сидел лысый парик?! Не проще ли было обратиться к гримёрам и в цех реквизита? С какого перепугу единоличные решения об исправлении технических проблем с гримом актёра принимает сценарист?
Версия Рейна прекрасна тем, что она поэтическая, полна страстей и романтики. Ещё она очень хорошо вписывается в классическую схему деконструкции жития Бродского, из-за его известной привычки переосмысливать случившиеся в жизни неприятности в сторону высокой драмы (чему хороший пример — та же «Набережная Неисцелимых», заочный конфликт с Евтушенко или «принудительная высылка из СССР», случившаяся, как мы теперь знаем, в разгар его собственной подготовки к отъезду в США). Довольно естественно, что у любого его биографа есть соблазн заподозрить, что у любой неприятности в изложении Бродского есть и вторая версия. Где, например, вместо происков КГБ и цензуры фигурирует упрямое желание поэта нравиться «милой одесситке», ссорясь из-за этого с киношным начальством... Такие деконструкции мы встречаем в любых воспоминаниях, опубликованных за последние 20 лет (например, у Проффера, Эллендеи, в фильме «Бродский не поэт»), так что Рейн тут вполне в традиции. Но всё же с чисто человеческой правдой в его версии есть большие сложности. Бродского ровно для того и взяли на картину, чтобы помочь великому поэту, травимому КГБ, с работой. Такова была мотивация многих участников съёмочной группы. Чтобы все они, как один человек, в одночасье о ней забыли из-за банальной гримёрской оплошности, поверить сложновато. И версия про запрет, которую, помимо Бродского и совершенно от него независимо, озвучивают нам режиссёр с оператором, — куда больше соответствует известным сюжетам из истории советского кино. На той же киностудии, в те же годы, зарубили исторический фильм по сценарию Окуджавы, уже запущенный в производство, и вырезали из снятых картин песни и роли Высоцкого...
Поскольку я не Венцлова, и не выступаю тут как мемуарист, то позволю себе предложить компромиссную версию, основанную на чистых догадках. Бродский в фильме действительно снялся, после чего вернулся в Ленинград. Может быть, раньше времени, потому что, будь то из-за неприятностей с местным КГБ, или из-за конфликта на съёмочной площадке, его роль подсократили. А вся петрушка с запретом показа и пересъёмкой отдельных сцен случилась уже через год-полтора после его отъезда, когда фильм был полностью доснят, смонтирован и показан цензуре. Бродского в ту пору в Одессе уже не было, а Тартышников как раз был. Или его оперативно выписали из Харькова. В отличие от Бродского, он в ту пору был очень импозантно лыс, так что идея по кастингу напрашивалась.
Возвращаясь к Венцлове, скажу важное: сегодня в 19:00 в редакции «Нового мира» (это позади бывшего к/т «Россия», ныне «Пушкинского», в начале Страстного бульвара) состоится его последнее московское выступление. Завтра он уже уезжает в Каунас. Учитывая, что этому замечательному поэту, философу, рассказчику и мудрецу в нынешнем году исполняется 80 лет, я бы на месте каждого читающего эти строки в Москве обязательно посетил бы их с Умкой совместное выступление, и использовал случай подписать у обоих книгу. Вход свободный, места хватит всем.