Живые записки Антона Носика

Если у вас есть знакомые поэты, то вы наверняка со мной согласитесь, что по складу характера они очень между собою похожи.
И если попытаться описать главную черту их поведения, то самое правильное слово тут — «инфантилизм».

Поэты обидчивы, ранимы, капризны, мнительны, подвержены резким перепадам настроения, которые они сами себе, как правило, не могут рационально обосновать.

А.С. Пушкин пытался объяснить эту особенность психологии поэтов в духе известной повести про доктора Джекила и мистера Хайда. По его теории, поэт в момент сочинительства и в остальное время — это два разных человека, которые между собой слабо связаны, и даже не общаются. Вот топчет землю такое последнее ничтожество из ничтожеств, а потом вдруг Аполлон его призывает к священной жертве — и перед вами возникает сверхчеловек, гордый в своём величии…

Противоположной точки зрения, вслед за Фрейдом, придерживался покойный психиатр Давид Абрамович Черняховский, много лет проработавший в центральной поликлинике Литфонда, где ему довелось лечить многих известных советских литераторов от их душевных страданий. Основываясь и на собственной богатой практике, и на изучении биографий великих писателей прошлого, Черняховский развивал теорию эвропатологии, согласно которой всякая гениальность является формой психического расстройства. Я не уверен, что он успел что-то по этому поводу опубликовать, потому что при советской власти он эти труды писал в основном в стол, а после распада СССР переключился с писательских душевных терзаний на проблемы героиновых наркоманов. Но в самиздате его тексты имели хождение, а за рубежом эвропатология, хоть и не признана самостоятельной медицинской дисциплиной, но вполне себе уважаема как направление, и иностранные книги по ней продавались даже в Советском Союзе. В середине 1980-х мне одну такую бельгийскую книжку удалось купить в «Прогрессе» на Зубовском бульваре, там развивалась и популярно доказывалась на разных примерах идея Фрейда, что вообще любой великий человек, не только поэт, но прежде всего политический лидер, выделяется из толпы прежде всего за счёт своего душевного недуга.

Я, конечно, ни разу не психиатр, хоть и имел «пятёрку» по соответствующей дисциплине в экзаменационной ведомости за 1987 год. Люди, которые преподавали мне психиатрию, были, на самом деле, не врачи и не учёные, а самые обычные менты в белых халатах, с квадратным ключом от этажа в кармане. Учебники, по которым я учился, написал покойный Снежневский, автор термина «вялотекущая шизофрения», корифей карательной психиатрии. Психушки, где я составлял истории болезни, общаясь с шизофрениками и наркоманами, по своим психотерапевтическим возможностям не сильно отличались от обычной тюрьмы. Так что суждение моё совершенно дилетантское, но я убеждён, что одинаково ошибаются и Пушкин, и Фрейд с Черняховским.

Просто поэт так устроен, что его обострённая чувствительность — необходимая часть и фундамент дарования. Патологии тут никакой нет, а есть особенный склад восприятия — мира, людей, эмоций, переживаний. Склад, при котором огромные душевные силы отдаются своему собственному внутреннему миру, прислушиванию к его шорохам, так что на окружающих не остаётся должного количества внимания и участия. Но поэт, пишущий стихи, и поэт, много лет лелеющий чудовищную, трагическую обиду по совершенно пустячному поводу — это не два разных человека, и не шизофреник с расщеплённым сознанием, а именно что один и тот же человек, очень цельный и последовательный в своём чувствовании.

При этом у поэтов-мужчин оборотной стороной их характера является совершенно обязательная рыцарственность. В целом свете не отыскать других таких заботливых и жертвенных людей, как поэты. Они абсолютно готовы воспринять чужую боль как свою, вписаться в любые проблемы, защитить, спасти, помочь. Беда с этой стороной поэтического характера состоит в том, что проявляется она порывами, как вдохновение, и очень часто оказывается не востребована окружающим миром. Потому что прекрасные порывы души поэта слышит он один, а те, что вокруг, зачастую их просто не понимают, или о них не догадываются. Когда же поэт видит, что его высокий, героический порыв не понят и не востребован, он реагирует на этот афронт со всем инфантилизмом, о котором уже сказано выше. Идеальный пример такого поэта, капризного и взбалмошного рыцаря без страха и упрёка — Николай Степанович Гумилёв. Каждая строка, которую он произносит от первого лица, звучит как чудовищное позёрство и самолюбование. А потом вспомнишь его гибель, и понятно становится, что никакой позы-то и не было. Он совершенно честно, простыми словами, описывал себя таким, каким сам себя видел — и по концовке оказалось, что таков он и был на самом деле. Просто у земных красавиц в тот блядский век его рыцарство было не слишком востребовано, так что жизнь свою он в итоге бесстрашно отдал за прекрасную даму по имени Контрреволюция.

Несколько другая история с позитивной изнанкой у поэтов-женщин. По моему ощущению, опять-таки, крайне субъективному, светлой стороной женской поэтической натуры является чудовищный, совершенно ядерный запас доброты, которую в повседневной жизни поэтессе не удаётся толком проявить. По-моему, это совершенно изумительно сыграла Чулпан в недавнем сериале по Аксёнову, где ей досталась роль Беллы Ахмадулиной. Её героиня, конечно, и божественно красива, и бесконечно обаятельна (тут стоит вспомнить рассказ Карла Проффера, как в лучах этого обаяния подавился своей фирменной желчью Иосиф Бродский, планировавший уничтожить Беллу Ахатовну в интервью для американского глянца — а вышел в итоге панегирик). Но главное в хаматовской Белле — как раз бесконечная, нерастраченная, рвущаяся из берегов доброта. И если вам тут захочется мне в качестве контрпримера напомнить Цветаеву, с её хрестоматийными признаниями в недоброте к собственным детям, то мне как раз сдаётся, читая какую-нибудь «Повесть о Сонечке», что как раз у Марины Ивановны проблема невостребованности «души прекрасных порывов» стояла острей, чем у всех других великих поэтесс. Она страшно хотела одаривать любовью, у неё просто не получалось, и эта неудача была куда более серьёзным источником её страдания, чем любые бытовые неурядицы или трагедии, выпавшие на её горький век.

Во вчерашней презентации Ябла на WWDC мне ни вживую, ни задним числом не попалось на глаза ничего такого интересного и вау (в отличие от презентаций Яндекса на YAC на прошлой неделе). Судя по отзывам коллег, не я один такой разочарованный. Очень сочувствую людям, которые со славных джобсовских времён повадились вести прямые трансляции, и сегодня вынуждены по обязанности это каторжное дело продолжать. Это, наверное, примерно как после финала Лиги Чемпионов садиться в комментаторскую будку на матче ФК «Арарат» (Москва).

Пишут коллеги в разных СМИ, что из всего продемонстрированного на WWDC самое яркое впечатление на них произвела iOS 11. В принципе, конечно, круто, что осенью нас ждёт операционная система, с выходом которой разом устареют сотни миллионов устройств у пользователей во всём мире — как акционер Apple, я могу такую перспективу лишь приветствовать. Но вот про главную фичу новой ОСи скажу словами Шнура.

Нам обещают осенью «убийцу Dropbox».
То есть полную и сплошную синхронизацию файлов по всем устройствам под управлением MacOS и iOS.
И я с полной ответственностью могу объяснить, почему не собираюсь эту хуиту даже тестировать, когда она выйдет, и будет мне бесплатно доступна.
Хотя считаю такую функциональность и нужной, и жизненно необходимой любому техномаду.
И половину этого поста я надиктовал в телефоне, во время езды по городу, а вторую дописываю за ноутбуком дома.

То есть синхронизация, как таковая, абсолютно рулит.
Но есть другой принцип, несколько более важный и принципиальный тут.
Не садись играть в карты с шулерами.

Я не сторонник конспирологии, и я совершенно убеждён, что компания Apple движима честным стремлением сделать мир лучше, принося в нашу жизнь красивые вещи и новые возможности. Это относится и к Макинтошу, и к iPhone, и к iPad, не говоря уже об iPod и Тунце — впечатляющей революции в мире цифровой музыки. Я абсолютный фанат EPUB, iBooks и iBooks Store, трачу там сотни долларов в год и ни разу не захотел букридера; роман Арундати Рой «Министерство полнейшего счастья», которого «Медуза» советует ждать до зимы, я тоже купил не в Амазоне, и даже не в Google Books, а у Ябла. Также я совершенно не парюсь по поводу отслеживания моих перемещений в секретном ябловом файле трекинга.

Но вот в том, что касается управления файлами и дисковым пространством пользователя, компания Apple — абсолютно упёртый, бессовестный жулик, на котором пробы ставить негде. Всё, что она делает в смысле хранения, передачи, резервного копирования и синхронизации пользовательских файлов — жесточайшее, беспримесное наебалово. Которое, конечно, приносит мне и дивиденды и акционерную выгоду, как держателю пакета акций AAPL, но как пользователь я это говно ненавижу, и стараюсь держаться подальше.

Чтобы уловить суть манипуляций Apple с дисковым пространством, достаточно понять их экономический смысл. На протяжении очень долгих лет самым дорогим компонентом в цене мобильных устройств от Apple являлось их дисковое пространство. Условно говоря, устройство с диском 8 гиг могло стоить 200 долларов, а его апгрейд до 32 гиг — ещё 200. И это были в чистом виде money for nothing, деньги из воздуха (достаточно сравнить эти цифры с ценами карт памяти). Поэтому неуправляемый и невидимый для пользователя злокачественный рост файловой массы уже лет 15 является ключевым компонентом ябловой стратегии. В лихих 90-х в bloatware упоённо игрался тандем Intel/Microsoft, но они давно уже сошли с дистанции, а корпорация Apple по сей день руководствуется принципом: чем скорей у пользователя кончится место на диске, тем ближе апгрейд, и тем больше вероятность, что в следующий раз он выберет модель с максимальным объёмом хранения. Сюда стоит добавить и то, что компания Apple продаёт место на своём облаке дороже любых конкурентов (в инфраструктуре iOS у неё монополия, оглянуться не на кого), и тот интересный факт, что ценовая «субсидия» на домашнем для Apple рынке мобильных телефонов поступает от четырёх операторов (AT&T, Sprint, T-Mobile, Verizon), каждый из которых жёстко тарифицирует пользовательский траффик. То есть резоны, по которым Apple так упоённо палит дисковое пространство своих пользователей, не имеют ничего общего с криворукостью. Это рациональная, осознанная стратегия.

Однако если б дело упиралось в одни дисковые пространства, то это можно было бы пережить, ведь не всякий готов идти на принцип и упираться рогом из-за переплаты в 100-200 долларов за дисковое пространство. Dropbox тоже ведь не бесплатный, если терабайт у него арендовать. Главная беда с Яблом — не в алчности, а в том, что они реально вообще не понимают ценности наших файлов. Как Фейсбук не понимает ценности наших записей. Фейсбук по этой причине является неподходящим местом, чтобы вести в нём блог. А программы и мобильные устройства Apple — неподходящее место, чтобы сохранять в них файлы.

Если вы не успели в этом убедиться на опыте таких программ, как iTunes или iPhoto, если не пытались извлечь пользу из бэкапа на Time Capsule, то можете вспомнить, например, Сергея Долю, и как он бегал с вытаращенными глазами, получив уведомление, что весь его фотоархив за много лет, любовно рассортированный по веб-альбомам на платном эппловском хостинге Me.com, подлежит полному и необратимому удалению. Успеешь скачать на диск — молодец. Не успеешь — твоя проблема. А что у Доли в сотнях постов ЖЖ были встроены картинки с этого хостинга (используя код embed, который сам же Эппл для этой цели всем раздавал), так это вообще лирика.

Экономического смысла в уничтожении хостинга Me.com не было никакого. Даже Dropbox, за который в случае IPO вряд ли дадут больше 3 миллиардов, тоже справляется с хостингом файлов, размещённых по бесплатной квоте. Так что сохранение картинок на Me.com (при запрете заливки новых снимков) в условиях непрерывного падения цен хостинга и траффика не разорило б корпорацию, капитализация которой в ту пору перевалило уже за полтриллиона. Просто если Джобс сказал в морг — значит, в морг. В файлах пользователя нет для этой корпорации ни практической, ни символической ценности. Ни в одной рекламе Apple вы никогда не прочтёте, что ваши данные надёжно защищены, сохранны, никуда не пропадут. И сейчас рекламируется лишь доступность файлов из любой точки. Вопрос сохранности вообще не поднимается. Условный пользователь, которого затачивает под себя и воспитывает Apple, живёт в моменте, ему всё надо здесь и сейчас. А про будущее он должен помнить завет Пастернака: не надо заводить архивы, над рукописями трястись…

Я очень люблю Пастернака, и много его стихов знаю наизусть, включая и это, про правила жизни без самозванства. И даже с заветом его про архивы и рукописи в целом согласен: например, я так никогда и не издал сборником посты из этого ЖЖ. Но всё-таки Пастернак учит правильному отношению человека к своим собственным бумагам. Если такое отношение начинает практиковать компания, которой мы свои файлы сдаём за деньги на доверительное хранение, то лучше не рисковать с ней связываться в этом вопросе.

Ну, и, конечно, же, криворукость, которая следствие из предыдущего пункта. То, что Apple не считает сохранность файлов важной темой, ведёт к тому, что решения этой корпорации в части организации хранения данных — в высшей степени кривы, ненадёжны и непредсказуемы. И проблема там не только с сохранностью. Огромная беда также и с пресловутой синхронизацией в моменте. Помню, как я радовался, когда она появилась в iBooks. Но её же с тех пор и по сей день не допилили! Вы можете добавить книгу в iBooks на мобильном устройстве, и она не добавится в библиотеку iCloud. Вы можете добавить книгу в iBooks на настольном устройстве, и она не добавится в библиотеку iCloud. А другая книга тем же способом добавится. А та книга, которую вы в двух местах добавляли вручную, унаследует закладки своей копии с другого устройства. То есть по закладкам синхронизация прошла, а по самой книге — нет. Это какой-то совершенно корейский уровень рукожопости софта. И единственным годным лекарством для этой болезни является тот самый Dropbox. Где я держу все свои книги, чтобы при необходимости открыть любую из них в iBooks.

Так что «убийце Dropbox», заявленному на осень, могу порекомендовать — в порядке разминки и тренировки — убить апстену самого себя.

У Пушкина сегодня опять день рождения.
Как говорится, если б не роковая пуля Дантеса, поэту сегодня исполнилось бы 218 лет.

Год назад я отмечал этот праздник дважды: в ЖЖ и Фейсбуке.
В ЖЖ поверстал и выложил «Медного всадника», бессмертный пушкинский кавер на стихи Адама Мицкевича о реальном персонаже польско-русско-литовской истории, эксцентричном живописце Юозасе Олешкявичюсе, вегетарианце, умершем в 1830 году в Санкт-Петербурге от подагры. Мицкевич в «Дзядах» пересказывает легенду о том, что Олешкявичюс обладал даром провидца, и тратил его на предсказание наводнений в Санкт-Петербурге (злые языки утверждают, что для их предсказания в те годы никакого особенного дара предвидения не требовалось). Если не поленитесь заглянуть к Мицкевичу, то можете заметить, что Пушкин там не только сюжетом вдохновлялся, но и силлаботоникой его ямба, и картинами природы (не забыв упрекнуть польского друга в неточном описании погодных условий).
[МѢДНЫЙ ВСАДНИКЪ. Петербургская повѣсть]
П Р Е Д И С Л О В И Е

Происшествие, описанное в сей повести, основано на истине. Подробности наводнения заимствованы из тогдашних журналов. Любопытные могут справиться с известием, составленным В. Н. Берхом.

ВСТУПЛЕНИЕ

      На берегу пустынных волн
Стоял он, дум великих полн,
И вдаль глядел. Пред ним широко
Река неслася; бедный чёлн
По ней стремился одиноко.
По мшистым, топким берегам
Чернели избы здесь и там,
Приют убогого чухонца;
И лес, неведомый лучам
В тумане спрятанного солнца,
Кругом шумел.
( Collapse )
П Р И М Е Ч А Н И Я

1 Альгаротти где-то сказал: «Pétersbourg est la fenêtre par laquelle la Russie regarde en Europe».

2 Смотри стихи кн. Вяземского к графине З***.

3 Мицкевич прекрасными стихами описал день, предшествовавший петербургскому наводнению, в одном из лучших своих стихотворений — Oleszkiewicz. Жаль только, что описание его не точно. Снегу не было — Нева не была покрыта льдом. Наше описание вернее, хотя в нем и нет ярких красок польского поэта.

4 Граф Милорадович и генерал-адъютант Бенкендорф.

5 Смотри описание памятника в Мицкевиче. Оно заимствовано из Рубана — как замечает сам Мицкевич.


Вечером того же дня, 6 июня 2016, я сходил на лекцию Быкова про «Медного всадника», и сделал её прямую трансляцию у себя в Фейсбуке.
Формат видео в ту пору был ещё квадратен, и трансляции разрешались только евреям тем пользователям, которые с синей галочкой (она же, по версии «Одноглазников» жёлтая звезда).
Много с тех пор утекло воды, и журнал «Прямая речь», который анонсируется на первой минуте, признан экстремистским из-за наличия в нём одной моей заметки, а Быков — вообще в Лос-Анджелесе нынче, празднует там день Победы в Шестидневной войне, с бездуховными геями-русофобами, и до 20 июня никаких лекций в Москве не прочтёт, только с детьми будет возиться в городском летнем лагере. Так что смотрим и ностальгируем.

Заметка писателя А.И. Куприна «Немного Финляндии» написана в январе 1908 года.
Соответственно, действие описанного ниже эпизода происходит в 1902-м или 1903-м.
Хотя могло б такое же случиться и в 2002-м, и в нынешнем году. Потому что какие-то вещи практически вообще не меняются ни с течением лет, ни со сменой общественно-исторических формаций.
Слово Куприну:

Помню, лет пять тому назад мне пришлось с писателями Буниным и Федоровым приехать на один день на Иматру. Назад мы возвращались поздно ночью. Около одиннадцати часов поезд остановился на станции Антреа, и мы вышли закусить. Длинный стол был уставлен горячими кушаньями и холодными закусками. Тут была свежая лососина, жареная форель, холодный ростбиф, какая-то дичь, маленькие, очень вкусные биточки и тому подобное. Все это было необычайно чисто, аппетитно и нарядно. И тут же по краям стола возвышались горками маленькие тарелки, лежали грудами ножи и вилки и стояли корзиночки с хлебом.

Каждый подходил, выбирал, что ему нравилось, закусывал, сколько ему хотелось, затем подходил к буфету и по собственной доброй воле платил за ужин ровно одну марку (тридцать семь копеек). Никакого надзора, никакого недоверия. Наши русские сердца, так глубоко привыкшие к паспорту, участку, принудительному попечению старшего дворника, ко всеобщему мошенничеству и подозрительности, были совершенно подавлены этой широкой взаимной верой. Но когда мы возвратились в вагон, то нас ждала прелестная картина в истинно русском жанре. Дело в том, что с нами ехали два подрядчика по каменным работам. Всем известен этот тип кулака из Мещовского уезда Калужской губернии: широкая, лоснящаяся, скуластая красная морда, рыжие волосы, вьющиеся из-под картуза, реденькая бороденка, плутоватый взгляд, набожность на пятиалтынный, горячий патриотизм и презрение ко всему нерусскому - словом, хорошо знакомое истинно русское лицо. Надо было послушать, как они издевались над бедными финнами.

— Вот дурачье так дурачье. Ведь этакие болваны, черт их знает! Да ведь я, ежели подсчитать, на три рубля на семь гривен съел у них, у подлецов... Эх, сволочь! Мало их бьют, сукиных сынов! Одно слово — чухонцы.

А другой подхватил, давясь от смеха:
— А я... нарочно стакан кокнул, а потом взял в рыбину и плюнул.
— Так их и надо, сволочей! Распустили анафем! Их надо во как держать!

И тем более приятно подтвердить, что в этой милой, широкой, полусвободной стране уже начинают понимать, что не вся Россия состоит из подрядчиков Мещовского уезда Калужской губернии.

Писатель Куприн уехал из России в 1919 году, вернулся в 1937, за год до смерти. Похоронен на Литераторских мостках. Нобелевский лауреат Иван Бунин умер в Париже, похоронен на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа. Писатель Фёдоров скончался и похоронен в Софии в 1949 году.

Написал на днях про «Собачье сердце» — нарвался в комментариях на «альтернативную трактовку».

Суть её состоит в том, что профессор Преображенский — редкая бесчеловечная сволочь, а Швондер — правильный мужик. Очевидно, сам Булгаков симпатизирует профессору (потому что врач) и ненавидит Швондера (например, в порядке антисемитизма). Но если рассматривать сюжет повести в отрыве от явных авторских симпатий, то получится «Франкенштейн» и «Пигмалион»: история о самонадеянном человеке, который взял на себя функции Бога, и с ними не справился.

Такому герою можно, конечно же, посочувствовать, но явно эта история — не о его мудрости, а с точностью до наоборот. О том, как он слишком много о себе возомнил, а в результате сделал несчастными себя и окружающих. Любая симпатия, которую мы испытываем к профессору Преображенскому, Франкенштейну или Хиггинсу, не отменяет того факта, что в центре сюжета находится ошибка главного героя, поломавшего чужие судьбы в порыве гордыни.

Что же касается Швондера, то он, чисто по-человечески, ведёт себя по отношению к Шарикову и достойно, и гуманно: пытается устроить судьбу незнакомого парня, печётся о его образовании, трудоустройстве и правах… Его попытки ограничить профессора в жилплощади, если вдуматься, тоже ведь связаны не с корыстным желанием расширить свою собственную квартиру, а с большим количеством нуждающихся в жилье в Москве образца 1925 года, в чём нет вины Швондера, но он обязан эту проблему решать.

Начну с того, что трактовка эта — совершенно легитимная и допустимая.
Примерно как «Обломов — загадочная русская душа, а Штольц — бездушная немецкая машина».
Или «Анна Каренина — жертва современной медицины, прописывавшей опиаты в качестве успокоительного для нервов, а её нелюбимый муж — стоик, достойный христианин и большой молодец».
Любая великая литература допускает прочтения, противоположные общепринятому.

Продолжу тем, что миф об антисемитизме Булгакова знаком мне примерно с детства. Поскольку сам я об этом услышал раньше, чем научился понимать хорошую литературу, — много лет прожил с этим убеждением. И, естественно, находил подтверждения в самых разных текстах (включая диалог Иешуа с Пилатом про мать и отца). Но когда стал старше и перечитал, ни намёка на антисемитизм не увидел ни в одной из сцен, которыми это представление обосновывается. Включая и тот самый диалог с Пилатом. Наоборот, увидел в «Белой гвардии» брезгливую нетерпимость к антисемитам, какими там показаны жестокие и трусливые петлюровцы, главные антигерои этой заслуженно запрещённой в/на Украине книги. Перечитайте 20-ю главу, о бегстве гайдамаков из Киева. Через сцену убийства безымянного еврея на Цепном мосту автор там выражает всё своё отношение к ним и их ценностям совершенно недвусмысленно.

Возвращаясь к профессору Преображенскому, надо заметить, что есть очень большой корпус текстов Дмитрия Быкова, где вопрос о собственной булгаковской позиции подробно анализируется. Например, «Воланд вчера, сегодня, завтра» в третьем томе недавно изданной расшифровки быковских лекций по литературе. Или его комментарии прессе по поводу сталинистского каминг-аута режиссёра Бортко. Если пересказывать схематично, то, по Быкову, профессор Преображенский не пытается быть Богом, он Им и является. Бог создал Человека, попытался вдохнуть в него смысл, добро и разум, но убедился, что затея обречена — и отправил в расход материалы неудавшегося эксперимента. В Библии мы встречаем такой сюжет многократно: Всемирный Потоп, Содом и Гоморра, истребление отступников в пустыне, разрушение Храма. В советской истории такими сюжетами являются Голодомор, коллективизация и 1937-й год: эксперимент по созданию нового Человека признан неудачным, и Демиург отправляет под нож свои творения, не оправдавшие надежд. В «Собачьем сердце» таким демиургом является профессор Преображенский, в «Мастере и Маргарите» — Воланд, в окружающей Булгакова действительности — Сталин. Соответственно, «Собачье сердце» является совершенно сталинистским по духу произведением о неисправимости человеческой природы, и создателю лучшей из экранизаций вполне естественно оказаться сталинистом, заключает Быков.

Открытым тут остаётся ровно один вопрос: как жить с этим знанием. Ведь мы привыкли использовать сентенции Преображенского и Воланда («квартирный вопрос только испортил их») как истину в последней инстанции, не задумываясь об альтернативном прочтении.

А вот так же дальше и жить, как раньше. Если профессор Преображенский потерпел неудачу в попытке цивилизовать своего Франкенштейна — это не делает его мысли о разрухе в головах менее ценными, или неприменимыми к нашему времени. Профессор Преображенский всё равно мудрец, и нам, дуракам, сам Бог велел у него учиться.

Большая статья Анны Першкиной в «Арзамасе» — о реальных криминальных сводках 1865 года, которыми вдохновлялся Ф.М. Достоевский при написании «Преступления и наказания», — чтение очень увлекательное. Одинаково поразительны там и те детали знаменитых романных сцен, которые, при близком рассмотрении, вдруг оказываются совершенно документальными, и то, что писатель в этих сценах присочинил.

О том, что одним из прототипов Раскольникова мог являться московский студент Герасим Чистов, зарубивший топором кухарку Фомину и прачку Михайлову, чтобы ограбить богатую квартиру, где обе служили, в принципе общеизвестно: об этом сказано во многих комментариях к роману. Давно подмечено и то, что вероисповедание московского студента может объяснить фамилию героя Достоевского: Герасим Чистов был из раскольников, что подорвало в судебном следствии его алиби (он утверждал, что во время совершения преступления находился в театре на спектакле — запретное развлечение для старообрядца).

Можно, впрочем, считать, что Чистов был не прототипом для Родиона Раскольникова, а источником вдохновения для его затеи: ведь освещавшаяся в прессе ошибка преступника, оставившего на месте преступления топор, была героем Достоевского учтена и исправлена (Тщательно вложил он топор в петлю, под пальто). Другим поводом следовать примеру Чистова для героя романа могла послужить его добыча: из ограбленной квартиры московский студент вынес ценностей на 11.280 рублей. Правда, он не смог ими распорядиться: зарыл в снегу, возле места своей работы, где этот тайник и обнаружился через месяц после его ареста. Эта деталь могла бы стать лишним поводом для уберменша Раскольникова пофантазировать, что он бы распорядился награбленным умней — впрочем, в романе он меряется хитростью с другим пойманным на преступлении студентом, тоже невымышленным.

В нескольких эпизодах персонажи «Преступления и наказания» обсуждают реальную уголовную хронику — в частности, Пётр Петрович упоминает о мошеннической схеме с фальшивыми лотерейными выигрышами, разработанной профессором всеобщей истории Неофитовым, который приходился Достоевскому родственником с материнской стороны (в пересказе Лужина его академическая должность изменена на «лектора»). Лохотрон с выигрышными облигациями — история тоже московская а не питерская. При этом Лужин объясняет мотивацию «лектора» банальным желанием «поскорей разбогатеть на дармовщинку», тогда как профессор Неофитов в суде показывал, что на преступление толкнуло его «затруднительное положение своих дел и дел своей матери». В романе эту благородную мотивацию перенял у реального Неофитова главный герой. Оправдывать «лектора» у Достоевского не поднялась бы рука, потому что семья писателя в его мошеннической схеме оказалась потерпевшей.

Но не все преступления, которыми вдохновлялся Достоевский, совершались в Москве. Коллежской советнице Анне Дубарасовой проломили голову с целью квартирного ограбления как раз в Петербурге. При этом родственница убитой, случайно заставшая преступника, подняла крик, созвала соседей и осталась жива, в отличие от Лизаветы Ивановны в романе. Из деталей этого преступления Достоевский позаимствовал историю с муляжом свёртка. Вот как мастерил свой муляж Раскольников:

Этот заклад был, впрочем, вовсе не заклад, а просто деревянная, гладко обструганная дощечка, величиной и толщиной не более, как могла бы быть серебряная папиросочница. Эту дощечку он случайно нашел, в одну из своих прогулок, на одном дворе, где, во флигеле, помещалась какая-то мастерская. Потом уже он прибавил к дощечке гладкую и тоненькую железную полоску, — вероятно, от чего-нибудь отломок, — которую тоже нашел на улице тогда же. Сложив обе дощечки, из коих железная была меньше деревянной, он связал их вместе накрепко, крест-накрест, ниткой; потом аккуратно и щеголевато увертел их в чистую белую бумагу и обвязал тоненькою тесемочкой, тоже накрест, а узелок приладил так, чтобы помудренее было развязать. Это для того, чтобы на время отвлечь внимание старухи, когда она начнет возиться с узелком, и улучить таким образом минуту. Железная же пластинка прибавлена была для весу, чтобы старуха хоть в первую минуту не догадалась, что "вещь" деревянная.

Такую же уловку, чтобы отвлечь на время внимание жертвы, использовал мещанин Степанов, убийца Анны Дубарасовой. Вот как его действия описываются в газете «Голос» за 8 октября 1865 года:

Сходил на чердак, принес пустую банку и кирпич, положил их в ящик… <…> …Прибил с одной стороны крышку гвоздем, завязал веревкою (положив туда соломы, чтобы не было заметно пустой банки и кирпича)

Другой писатель, в творчестве которого из-под совершенно готичных, фантастических историй вылезают при ближайшем рассмотрении события вполне реальные — ныне живущий классик магического реализма Салман Рушди. Его гоанско-бомбейский роман «Прощальный вздох мавра» можно вообще читать два раза: сперва как фантастическую притчу, перекликающуюся с мифологией маратхов, а затем — как очень злободневный сатирический памфлет, где очень близко к реальности описаны эпизоды новейшей индийской истории, и у ключевых участников повествования есть вполне реальные прототипы. Правда, иные поклонники творчества Рушди считают, что такое злободневное прочтение принижает мифологическое измерение его сюжетов. Про Достоевского, слава Богу, такого никто не говорит.

Пару месяцев назад в американском издательстве Knopf Doubleday вышла книга репортёра Майкла Финкеля The Stranger in the Woods. В ней рассказывается история Кристофера Томаса Найта, американского социофоба, который в 1986 году, в двадцатилетнем возрасте, в один прекрасный день вдруг уволился со своей первой и последней работы (установщика бытовых систем охранной сигнализации), и удалился в глухие леса штата Мэн.

Решение стать отшельником пришло к Найту внезапно, и уходя в лес, юноша не взял с собой даже удочки или перочинного ножа, но в последующие годы он ни разу не пожалел об этом своём поступке. То есть буквально 27 лет, с 1986 по 2013 год, этот парень прожил совершенно один в глухих лесах на севере Восточного побережья, ни с кем не общаясь, нигде не работая, не занимаясь вообще ничем, кроме заботы о собственном жизнеобеспечении и… чтения книг. Книги он брал там же, где и еду, и одежду, и батарейки: воровал с дачных участков и турбаз, разбросанных по берегам озёрного края в глухих лесах штата Мэн, примерно в 30 милях от дома, где он родился и вырос. Воровство серьёзно противоречило убеждениям молодого человека, и при каждом взломе он испытывал сильнейшие угрызения совести. Но первую кражу он совершил буквально чтобы не умереть с голоду, и впоследствии на эти действия его толкал тоже голод. В среднем, чтобы прокормиться в глухих лесах озёрного края, Найт совершал около 40 краж в год.

Все эти годы о нём ничего не знали его родители, наниматель и государство. Полиция и дачники штата Мэн давно догадались, что в окрестностях Северного пруда обитает существо, ворующее припасы, но поймать его не могли: искусством заметать следы Найт владел в совершенстве, а перед любой кражей со взломом несколько дней следил за объектом, чтобы убедиться в отсутствии жильцов. Время от времени владельцы дач, куда он забирался, пытались установить с ним контакт: они оставляли ему ручку и бумагу, чтобы он составил список нужных ему предметов (как сказать по-русски shopping list?), или вывешивали продукты на дверной ручке снаружи коттеджа, чтобы вору не пришлось ломать замок. Некоторые вообще оставляли дома не запертыми, резонно полагая, что, кроме Найта, чужие здесь не ходят. Впрочем, наш отшельник оставался убеждённым социофобом и игнорировал все предложения контакта, так что с годами они прекратились. Единственным живым человеком, с которым Найт повстречался за 27 лет жизни в лесу, был одинокий турист, совершавший прогулку в окрестностях Северного пруда; столкнувшись однажды утром на лесной тропе, мужчины поздоровались, и пути их разошлись навсегда.

Покуда Кристофер Найт предавался одиночеству в глухом лесу, человечество совершенствовало те самые системы, установкой которых он до 1986 года зарабатывал себе на жизнь. И полицейские озёрного края упорно внедряли новинки этой техники на каждом объекте, с которого кормился лесной житель — с таким же азартом, с каким гаджетоманы спешат установить на свой смартфон последнюю бету Андроида или iOS. В 2013 году они нашпиговали подсобные помещения турбазы Pine Tree Camp (куда Найт регулярно наведывался в отсутствие персонала и постояльцев) сенсорами новейшей системы, предназначенной для охраны канадской границы от проникновения нелегалов в любую сторону. Систему эту полицейские штата вымутили по знакомству у погранцов, она в ту пору была ещё в тестовой эксплуатации, но известно было, что в ней задействованы самые мощные сенсоры, когда-либо использовавшиеся для сторожевой нужды. И 4 апреля 2013 года, во время очередного набега на туристический кемпинг Pine Tree Camp, эти сверхчувствительные сенсоры засекли появление Кристофера Томаса Найта на кухне и в столовой поставленного на сигнализацию озёрного лагеря. Подоспевший патруль арестовал отшельника, не оказавшего властям никакого сопротивления.

В ходе судебного следствия было установлено, что за время жизни в лесу Кристофер Томас Найт совершил больше тысячи краж со взломом, добывая себе книги и пропитание. Возможно, он этим заработал себе место в книге рекордов Гиннеса — но ни суду, ни прокуратуре штата Мэн не пришло в голову наказывать его по всей возможной строгости закона. 28 октября 2013 года Кристофер Найт был приговорен к 7 месяцам тюрьмы (которые к тому моменту уже успел отбыть в предварительном заключении) и к выплате компенсации в 1500 долларов жертвам своих налётов. При назначении приговора судья Нэнси Миллз отметила, что действия подсудимого были продиктованы суровой жизненной необходимостью, а не преступным умыслом, так что после прохождения трёхлетней программы реабилитации нет оснований ожидать, что он возьмётся за старое…

На протяжении всего периода предварительного заключения журналист Майкл Финкель навещал Кристофера Найта в тюрьме. Результатом их 14 длинных бесед стал сперва большой репортаж для GQ, а затем и отдельная книга The Stranger in the Woods, вышедшая 7 марта. Большой авторский конспект этой книги можно прочитать в The Guardian. А в литературном блоге Literary Hub Финкель на днях опубликовал рейтинг книг об одиночестве и отшельничестве, составленный Найтом (русский пересказ Льва Оборина — в издании «Горький»). Пожалуй, нет ничего удивительного в том, что среди книг, которые Найт воровал с дач и турбаз, вместе со снедью и батарейками, наибольший интерес у него вызывали именно сочинения отшельников разных эпох — от китайца Лао Цзы до нашего Фёдора Михайловича. Именитых соотечественников, в разное время баловавшихся одиночеством в лесу — Генри Дэвида Торо, Ральфа Уолдо Эмерсона и Роберта Фроста — отшельник тоже изучил, но из англоязычных авторов высоко оценил лишь Эмили Дикинсон. Зато «Записки из подполья» удостоились его наивысшей оценки по десятибалльной шкале: в антигерое повести Достоевского Кристофер Томас Найт узнал самого себя.

Прочитал в «Горьком» жизнеутверждающую новость: текущая версия браузера Microsoft Edge (являющегося компонентом операционной системы Windows 10) стала поддерживать формат электронных книг EPUB. Это означает, что парк устройств, нативно поддерживающих этот стандарт, в одночасье прирос на 400 миллионов единиц.

Формат EPUB, утверждённый в 2007 году на смену устаревшему OEBPS, давно является стандартом электронного книгопечатания и книготорговли в экосистеме Apple (операционные системы MacOS и iOS), где все документы этого типа открываются в приложении iBooks. Также поддержка EPUB встроена с 2014 года в браузер Яндекса. Пользователи Android для чтения текстов EPUB должны устанавливать себе сторонние читалки — Aldiko, Cool Reader, Kobo, Moon+ и т.п. Впрочем, стоит заметить, что нативный андроидный говноридер Google Play Books умеет и читать закачанные пользователем книги в EPUB, и синхронизировать их между устройствами.

Отдельное достоинство EPUB — что создавать в нём документы не сложней, чем читать: поддержка экспорта в этот формат присутствует в самых разных редакторских приложениях, от повсеместного Microsoft Word до узкоспециализированного Scrivener. Опция сохранения в формате EPUB доступна в правой колонке любой статьи Википедии (это удобней и надёжней, чем сохранять те же статьи в списке для чтения Safari — если статья, к примеру, посвящена городу или стране, куда вы в данный момент вылетаете).

На мой вкус, EPUB — самый удобный и дружественный к пользователю формат электронной книги, и я искренне надеюсь, что со временем он вытеснит всевозможные FB2, DJVU и проприетарные стандарты, вроде .mobi. Так что добавление его поддержки в Windows 10 — шаг в правильном направлении, даже если сама система, мягко говоря, не вызывает у меня интереса.

PS. В том же обзоре Харитонова в «Горьком» не пропустите печальную историю о проекте Google Books, посвящённом оцифровке всего бумажно-книжного наследия человечества. Из этой эпопеи становится, в частности, ясно, почему сегодня любителю электронных книг приходится держать на своём устройстве ридеры для полудюжины конкурирующих форматов.

PPS. Поскольку экспорт в Педивикии накрылся, есть конвертор.

Михаил Веллер объяснил, чего ему не удалось сказать в эфире «Эха»:

Причина, по которой я попросил Венедиктова о приглашении в «Особое мнение» — оно единственное из передач «Эха» принимается в телевизионном формате за рубежом: и если бы хоть один французский избиратель русского происхождения, услышав мои аргументы, проголосовал не за Макрона, а за Ле Пен, я внес бы хоть ничтожный, как неразличимая пылинка, вклад в дело огромного мирового значения. В предотвращение гибели Европы и нашей цивилизации. Мне не удалось этого сказать.

Save the date: 7 мая с закрытием избирательных участков во Франции погибнут Европа и наша цивилизация.

И виноваты в этом будут, как обычно, евреи.
Не уберегли.

Помимо псевдоцитат, широкое хождение в мировых интернетах имеют недоцитаты.
Обрывки фраз, вырванные из контекста, зачастую противоположные смыслу первоисточника.

Классический пример: «в здоровом теле — здоровый дух».
Традиционно эти слова Ювенала приводятся в качестве поговорки, указывающей на некую взаимосвязь между соматическим и психическим здоровьем человека.

На самом деле, в «Сатирах» Децима Юния Ювенала ничего даже отдалённо похожего не утверждается. Там mens sana (здоровый ум) и corpore sano (здоровое тело) приводятся как два разных благословения, о которых стоит молиться богам — вполне в духе русского тоста «Чтоб хуй стоял и деньги были», безо всякого намёка на причинно-следственную взаимосвязь между одним и другим богатством.

Более близкий по времени пример — пушкинская недоцитата «Уважение к минувшему — вот черта, отличающая образованность от дикости». Поскольку кумиры нам снятся по-прежнему, счёт авторам, приводящим эту цитату в своих трудах, идёт в наше время на тысячи. Легко догадаться, что во всех случаях слова Пушкина привлекаются для того, чтобы заклеймить «дикостью» неуважение к тем или иным деятелям прежних эпох — Сталину, Ленину, Николаю II, Ивану Грозному и т.п. Но ни в одном таком источнике вы не найдёте ни пушкинской фразы целиком, ни ссылки на её источник.

И это совершенно естественно, потому что целиком фраза звучит так:

Уважение к минувшему — вот черта, отличающая образованность от дикости; кочующие племена не имеют ни истории ни дворянства.

То есть речь в исходной фразе Пушкина идёт не о чьём-то личном сознательном выборе «уважать / не уважать» тиранов прошлого, а о том, что одни народы — осёдлые, цивилизованные, с богатой родословной, тогда как другие — кочевые, дикие, не помнящие своих предков и не сохранившие их наследия.

Угадайте с трёх раз, к какому из двух полюсов Пушкин в оригинале причисляет русский народ и родную словесность. Можно даже не гадать, а просто заглянуть в исходный текст «Набросков статьи о русской литературе» 1830 года. Так выглядит этот текст целиком:

Уважение к минувшему — вот черта, отличающая образованность от дикости; кочующие племена не имеют ни истории ни дворянства.

Приступая к изучению нашей словесности, мы хотели бы обратиться назад и взглянуть с любопытством и благоговением на её старинные памятники, сравнить их с этою бездной поэм, романсов, ироических и любовных, простодушных и сатирических, коиминаводнены европейские литературы средних веков.

Нам приятно было бы наблюдать историю нашего народа в сих первоначальных играх разума, творческого духа, сравнить влияние завоевания скандинавов с завоеванием мавров. Мы бы увидели разницу между простодушною сатирою французских trouveurs и лукавой насмешливостию скоморохов, между площадною шуткою полудуховной мистерии — и затеями нашей старой комидии.

Но к сожалению — старинной словесности у нас не существует. За нами темная степь — и на ней возвышается единственный памятник: Песнь о Полку Игореве.

Словесность наша явилась вдруг в 18 столетии, подобно русскому дворянству, без предков и родословной.

Чтобы увидеть в этой пушкинской цитате призыв поклоняться мощам Ленина и Николая II, нужна та самая дикость, состоящая в тотальном забвении первоисточника.